Неточные совпадения
Удивительно запутана, засорена
жизнь», — думал он, убеждая себя, что
жизнь была бы легче, проще и без Лидии, которая, наверное, только потому кажется загадочной, что она труслива, трусливее Нехаевой, но так же напряженно ждет удобного случая, чтоб отдать себя на волю
инстинкта.
Разумеется, кое-что необходимо выдумывать, чтоб подсолить
жизнь, когда она слишком пресна, подсластить, когда горька. Но — следует найти точную меру. И есть чувства, раздувать которые — опасно. Такова, конечно, любовь к женщине, раздутая до неудачных выстрелов из плохого револьвера. Известно, что любовь —
инстинкт, так же как голод, но — кто же убивает себя от голода или жажды или потому, что у него нет брюк?
— Читал Кропоткина, Штирнера и других отцов этой церкви, — тихо и как бы нехотя ответил Иноков. — Но я — не теоретик, у меня нет доверия к словам. Помните — Томилин учил нас: познание — третий
инстинкт? Это, пожалуй, верно в отношении к некоторым, вроде меня, кто воспринимает
жизнь эмоционально.
По мере того как раскрывались перед ней фазисы
жизни, то есть чувства, она зорко наблюдала явления, чутко прислушивалась к голосу своего
инстинкта и слегка поверяла с немногими, бывшими у ней в запасе наблюдениями, и шла осторожно, пытая ногой почву, на которую предстояло ступить.
Как она ясно видит
жизнь! Как читает в этой мудреной книге свой путь и
инстинктом угадывает и его дорогу! Обе
жизни, как две реки, должны слиться: он ее руководитель, вождь!
Эта преждевременная чуткость не есть непременно плод опытности. Предвидения и предчувствия будущих шагов
жизни даются острым и наблюдательным умам вообще, женским в особенности, часто без опыта, предтечей которому у тонких натур служит
инстинкт.
Это влечение к всякой видимой красоте, всего более к красоте женщины, как лучшего создания природы, обличает высшие человеческие
инстинкты, влечение и к другой красоте, невидимой, к идеалам добра, изящества души, к красоте
жизни!
Инстинкт и собственная воля писали ей законы ее пока девической
жизни, а сердце чутко указывало на тех, кому она могла безошибочно дать некоторые симпатии.
Он это видел, гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские
инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную
жизнь и правду в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и
жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Эти
инстинкты, коренящиеся в темных источниках
жизни, побеждают чувство буржуазного самосохранения.
Интересы
жизни частной, эгоистически семейной, мещанской побеждаются интересами
жизни национальной, исторической, мировой,
инстинктами славы народов и государств.
Оргия химических
инстинктов, безобразной наживы и спекуляции в дни великой мировой войны и великих испытаний для России есть наш величайший позор, темное пятно на национальной
жизни, язва на теле России.
Тоталитаризм есть религиозная трагедия, и в нем обнаруживается религиозный
инстинкт человека, его потребность в целостном отношении к
жизни.
Доктринерская, отвлеченная политика всегда бездарна — в ней нет интуиции конкретной
жизни, нет исторического
инстинкта и исторической прозорливости, нет чуткости, гибкости и пластичности.
Марья Алексевна собирала сведения о
жизни дочери и разбойника, — не то чтобы постоянно и заботливо, а так, вообще, тоже больше из чисто научного
инстинкта любознательности.
Во-первых, нам известен только один верхний, образованный слой Европы, который накрывает собой тяжелый фундамент народной
жизни, сложившийся веками, выведенный
инстинктом, по законам, мало известным в самой Европе.
Никогда «природа», «
жизнь»,
инстинкт, коллективная стихия не были для меня Богом.
Инстинкт молодежи все больше удерживал ее от проторенных дорог, сопротивление «принятию
жизни» росло.
Он был человек страстей, в нем была сильная стихия земли,
инстинктами своими он был привязан к той самой земной
жизни, от неправды которой он так страдал.
«Фаустовская жажда бесконечной широты
жизни» влечет Лосского к пересмотру теории знания, верный
инстинкт подсказывает ему, что в интуитивизме спасение от этой замкнутости и ограниченности.
Жизнь в общих камерах порабощает и с течением времени перерождает арестанта;
инстинкты оседлого человека, домовитого хозяина, семьянина заглушаются в нем привычками стадной
жизни, он теряет здоровье, старится, слабеет морально, и чем позже он покидает тюрьму, тем больше причин опасаться, что из него выйдет не деятельный, полезный член колонии, а лишь бремя для нее.
Причиной повышенной плодовитости женщин и такой же рождаемости служит, во-первых, праздность ссыльных, живущих в колонии, вынужденное домоседство мужей и сожителей, вследствие отсутствия у них отхожих промыслов и заработков, и монотонность
жизни, при которой удовлетворение половых
инстинктов является часто единственным возможным развлечением, и, во-вторых, то обстоятельство, что большинство женщин принадлежит здесь к производительным возрастам.
В такие минуты, когда мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами
жизни остаются плотские
инстинкты, я понимаю, что ребенок, по неопытности, особенно склонный к такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой любопытства, раскладывает и раздувает огонь под собственным домом, в котором спят его братья, отец, мать, которых он нежно любит.
И дальше сам с собою: почему красиво? Почему танец красив? Ответ: потому что это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе. И если верно, что наши предки отдавались танцу в самые вдохновенные моменты своей
жизни (религиозные мистерии, военные парады), то это значит только одно:
инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку, и мы в теперешней нашей
жизни — только сознательно…
Нам дела нет до того, что такое этот человек, который стоит перед нами, мы не хотим знать, какая черная туча тяготеет над его совестью, — мы видим, что перед нами арестант, и этого слова достаточно, чтоб поднять со дна души нашей все ее лучшие
инстинкты, всю эту жажду сострадания и любви к ближнему, которая в самом извращенном и безобразном субъекте заставляет нас угадывать брата и человека со всеми его притязаниями на
жизнь человеческую и ее радости и наслаждения [67].
Разгульная фабричная
жизнь, лихие ребята, бражничество, своя волюшка — все это отвечало как нельзя лучше
инстинктам Гришки.
В одних домах уже спали, в других играли в карты; мы ненавидели эти дома, боялись их и говорили об изуверстве, сердечной грубости, ничтожестве этих почтенных семейств, этих любителей драматического искусства, которых мы так испугали, и я спрашивал, чем же эти глупые, жестокие, ленивые, нечестные люди лучше пьяных и суеверных куриловских мужиков, или чем лучше они животных, которые тоже приходят в смятение, когда какая-нибудь случайность нарушает однообразие их
жизни, ограниченной
инстинктами.
Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа — это я… я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с
инстинктами животных, и я помню все, все, все, и каждую
жизнь в себе самой я переживаю вновь.
Как убедиться в том, что всю свою
жизнь не будешь служить исключительно глупому любопытству толпы (и хорошо еще, если только любопытству, а не чему-нибудь иному, возбуждению скверных
инстинктов, например) и тщеславию какого-нибудь разбогатевшего желудка на ногах, который не спеша подойдет к моей пережитой, выстраданной, дорогой картине, писанной не кистью и красками, а нервами и кровью, пробурчит: «мм… ничего себе», сунет руку в оттопырившийся карман, бросит мне несколько сот рублей и унесет ее от меня.
Я наблюдал, как в этих щелях, куда
инстинкт и скука
жизни забивают людей, создаются из нелепых слов трогательные песни о тревогах и муках любви, как возникают уродливые легенды о
жизни «образованных людей», зарождается насмешливое и враждебное отношение к непонятному, и видел, что «дома утешения» являются университетами, откуда мои товарищи выносят знания весьма ядовитого характера.
Там предо мною вихрем кружились люди оголенно жадные, люди грубых
инстинктов, — мне нравилась их злоба на
жизнь, нравилось насмешливо, враждебное отношение ко всему в мире и беззаботное к самим себе.
Инстинкт подсказывал ему, что даровая
жизнь не требует знания и что знание, в свою очередь, не может даже иметь никаких применений к даровой
жизни.
И
инстинкт здоровья и молодости льстил ей и лгал, что настоящая поэзия
жизни не пришла, а еще впереди, и она верила и, откинувшись на спинку стула (у нее распустились волосы при этом), стала смеяться, а глядя на нее, смеялись и остальные.
И это было вполне справедливо. Короткий разговор с заседателем отбросил опять мое настроение в область того нейтралитета, который по какому-то
инстинкту признала за нами сама среда… Но что же делать? Живому человеку трудно ограничиться ролью свидетеля, когда
жизнь кругом кипит борьбой… Печать? корреспонденции? освещение общих условий? Долго, далеко, неверно!..
К тому же ему как-то бессознательно хотелось втеснить как-нибудь и себя в эту для него чуждую
жизнь, которую он доселе знал, или, лучше сказать, только верно предчувствовал
инстинктом художника.
Инстинктом женщины, вся
жизнь которой сосредоточилась на муже, она подозревала, что его охватило чем-то новым, ей было боязно и тем более страстно хотелось знать, — что с ним?
Или — почем знать? — может быть, у людей выработаются новые
инстинкты и чувства, произойдет необходимое перерождение нервов и мозга, и
жизнь станет для всех удобной, красивой и легкой?
Сикорский, — значительное подавление
инстинкта самосохранения делало для несчастных товарищей безразличным всякий способ прекращения
жизни, лишь бы только достигалась цель».
Порою самому ему казалось, будто он совершенно равнодушен ко всему, что бы ни случилось, и, действительно, в эти мгновения на него вдруг наплывало какое-то полнейшее, абсолютное равнодушие; а порою это жуткое нечто, этот невольный
инстинкт молодости,
жизни, самохранения опять-таки нойно хватал и щемил его сердце.
«Экономический материализм», по Булгакову, — разновидность «социального бентамизма» (там же).]), для которого хозяйство есть чистый коммерциализм, а хозяйственный
инстинкт, или эгоизм, полагается в основу
жизни.
«Всякая великая философия, — говорит Ницше, — представляла до сих пор самопризнание ее творца и род невольных, бессознательных мемуаров… сознательное мышление даже у философа в большей своей части ведется и направляется на определенные пути его
инстинктами. И позади всякой логики и кажущейся самопроизвольности ее движения стоят оценки, точнее говоря, физиологические требования сохранения определенного рода
жизни».
Инстинктом, говорит он, живое существо глубже входит в
жизнь, глубже познает ее, но это познание у животного не переходит в сознание и направлено исключительно на ближайшие, практические полезности.
А именно только чудовищное разложение жизненных
инстинктов делает возможным, что человек стоит среди
жизни и спрашивает: «для чего? какая цель? какой смысл?» — и не может услышать того, что говорит
жизнь, и бросается прочь от нее, и только богом, только «тем миром» способен оправдать ее.
Прочный колокол неведения — и благословляющее утверждение бездн, «преодоление человека» — и санкция его упадочных
инстинктов, великая любовь Заратустры — и нарочито разжигаемая им в себе жестокость, проповедь радости
жизни — и восхваление трагического пристрастия к страданиям и ужасам — все это, конечно, можно психологически объяснить, но совершенно невозможно все это объединить в одно цельное, из «бронзы» отлитое жизнеотношение.
Там прячутся в темноте наши
инстинкты, по-своему отзывающиеся на явления
жизни; там залегает наше основное, органическое жизнечувствование — оценка
жизни не на основании умственных соображений и рассуждений, а по живому, непосредственному ощущению
жизни; там — то «нутро и чрево», которое одно лишь способно «
жизнь полюбить больше, чем смысл ее», или, с другой стороны, — возненавидеть
жизнь, несмотря на сознанный умом смысл ее.
Наоборот,
инстинкт отливается по форме
жизни.
«Если центр тяжести переносят не в
жизнь, а в «тот мир», — говорит Ницше, — то у
жизни вообще отнимают центр тяжести. Великая ложь о личном бессмертии разрушает всякий разум, всякую природу в
инстинкте; все, что есть в
инстинктах благодетельного, споспешествующего
жизни, ручающегося за будущность, — возбуждает теперь недоверие. Жить так, что нет более смысла жить, — это становится теперь смыслом
жизни!»
Она родилась тогда, когда
инстинкты человека стали в противоречие с
жизнью и друг с другом.
Интуиция, то есть
инстинкт, который не имел бы практического интереса, который был бы сознательным по отношению к себе, способным размышлять о своем объекте и бесконечно расширять его, такой
инстинкт ввел бы нас в самые недра
жизни».
Тем не менее эта осенняя красота эллинской трагедии слишком громко говорит о студеных ночах души, об увядающих силах
жизни, о замирающем жизненном
инстинкте.